Арагорн гиф

Rather quick piece for Boromir the Bold. 

From the gate of kings the north wind rides, and past the roaring falls;
And clear and cold about the tower its loud horn calls.
What news from the north, o mighty wind, do you bring to me today?
What news of Boromir the bold? For he is long away.

Даже не знаю, в какой момент небольшие ответы превратились в нынешнего гик-левиафана. Однако, ответы снова здесь, и пошёл ли размер в пользу - решать вам. Скажу лишь, что сами вопросы становятся всё острее и интересней, и отвечать на них - немалое удовольствие (поэтому шлите, шлите ещё! Больше вопросов богу вопросов!). На этот раз, чтобы избежать непомерных размеров выпуска, тем всего три - но зато все они конкурсные!

Итак:

     - Каков размер Минас Тирита?

     - Почему Саурон боялся Арагорна?

     - Был ли в Средиземье расизм?

Каков размер Минас Тирита? С каким современным городом можно его сравнить?

   Однажды, подсчитывая население Гондора в конце Третьей эпохи, я отметил, что в Минас Тирите проживает не более 50 000 человек; скорее всего, их было и вполовину меньше, но примерно столько жителей (вместе с многими беженцами) город мог прокормить во время войны. По нынешним меркам - не столь уж много, но много ли было мегаполисов в древности? Рим, Константинополь и Багдад можно сравнить с Осгилиатом на пике могущества Гондора, но в конце Третьей эпохи крупнейший город известного Средиземья - Минас Тирит - своими ~50 тысячами сравним с Лондоном, Парижем или Господином Великим Новгородом на исходе Средних веков, хотя вдвое уступает Венеции.  

   Такое население поддержать непросто, и лишь промышленная революция 18-19 веков приведёт города Европы к тому стремительному росту, последствия которого мы наблюдаем сегодня. В Гондоре же, по понятным причинам, крестьяне всё так же составляют основную часть населения, возделывают почву и приносят часть урожая в казну. В других краях им и вовсе не на кого работать, кроме как на себя, свою общину, да проходящих торговцев. Дело в том, что за пределами Гондора, Дэйла, Рохана и иных островков государственной власти, почти нигде не существует сколько нибудь централизованного управления, а следовательно - нет перераспределения ресурсов, необходимого для роста политических центров. Попросту говоря, будь на севере государство, сопоставимое с Гондором, то и там бы крестьянский труд произвёл на свет процветающий, многолюдный город. Если бы хоббиты не были столь обособлены, а мэр (избираемый правитель хоббитов) имел реальную власть, то Мишель Дэльвинг вполне мог вырасти во что-то большее, нежели каменную деревню. Затем, с развитием ремёсел, это привело бы к возникновению выраженной городской прослойки - более богатых, образованных и амбициозных - которая и свершила бы ту самую “революцию”, обрекая Шир на погибель индустриализации.

   Почему Гондор, сильнейшее и наиболее развитое из государств конца Третьей эпохи, мог поддержать лишь единственный крупный город, да и тот - уступающий былой столице (~50 тыс. Минас Тирита против ~ 500 000 Осгилиата)? Как следует из ранее сказанного, города растут по мере становления центральной власти, которая, в свою очередь, возникает (в том числе!) для перераспределения избытков. Первые чиновники появились в тот день, когда древняя община произвела больше, чем могла съесть: требовался человек (особенно мудрый и опытный), который мог бы найти избытку справедливое применение (кроме того, разумеется, власть рождалась и среди служителей культа - первые правители почти всегда были жрецами). В результате, кому то доставалось больше за то, что они защищали племя (так появилась прослойка воинов-аристократов), кому-то - за выполнение особо важных, культовых задач (так возникло раннее жречество), а кто-то просто делился со своими близкими и отсыпал побольше зерна себе (так возникла коррупция). Избыток обеспечивал стабильный рост племени, и со временем, когда начались контакты с другими племенами, торговля превратила избыток в конвертируемый продукт: зерно можно было обменять на камень, древесину, кожу, ткани, металлы… По мере того, как древний “чиновник” концентрировал в своих руках всё больше административной, военной и религиозной власти (располагая и запугивая жрецов и воинов), а трудились под его началом всё больше и больше крестьян (не только за счёт естественного прироста, но и путём экспансии, рабства или наёмного труда), община вырастала в первые поселения, обнесённые стенами, а в пределах этих стен воздвигались зиккураты и святилища, возникали древнейшие ремёсла, рождались государства. Первые цивилизации возникли в землях Плодородного полумесяца - не берегах Тигра, Евфрата и Нила - у вод Инда и Ганга, вдоль Жёлтой реки. Логика такого развития проста: чем плодороднее почва - тем больше избыток; большой избыток приводит к развитию централизованной власти, а та, в свою очередь, к ещё большему избытку; наконец, возникает концепция власти, необходимость в правителе; рождается государство. Упадок централизованной власти, следовательно, приводит к упадку городов: когда Рим пал, потребовалось ещё пять сотен лет, чтобы немногие города Европы достигли того, какими были многочисленные города Римской империи.

   Это отступление к курсу 5 класса по истории было необходимым, чтобы пояснить роль Минас Тирита в мире Средиземья конца Третьей эпохи. Гондор кажется величественным и несокрушимым тем, кто никогда не видел его прежнего величия. Глубокий кризис сопровождает позднюю историю королевства, и предсказать его можно было ещё во времена гражданской войны. Регионы Гондора (“провинции”, если прибегнуть к римскому термину) верны столице лишь на словах, и даже в час войны не каждый высылает на Пеленнор ополчение. Чем дальше от Минас Тирита - тем больший разрыв. Несмотря на то, что земли Гондора плодородны и велики, лишь малая их часть вообще возделывается; но и остальное не всегда доходит до казны, оседая у губернаторов и наместников. Западная окраина принадлежит Гондору лишь на словах, а на деле - это дикий, едва ли обитаемый край. Гондор последних наместников - эталонный пример увядающей империи: утратив власть над регионами во время кризиса, и не имея воли восстановить эту власть, центр пребывает в упадке. Лишь с возвращением сильной власти (“обещанного Короля”) связаны надежды на спасение и второй расцвет. Не забывайте, что Толкин был консерватором и монархистом.

   Таким образом, Минас Тирит и не должен быть мегаполисом, каким был Осгилиат - время не то, да и не для этого крепость строилась. Сперва это была лишь цитадель, сестра-близнец Минас Итиль; в дни королей она служила летней резиденцией (позднее зелёные поля Пеленнора, где так любили прогуливаться аристократы, станут важным источником пищи для осаждённой страны). Лишь с упадком Осгилиата и падением Минас Итиль королевский двор оказался в западной цитадели; но основное население Гондора - крестьяне - жили в провинциях юга, куда до времени не добиралась война, а климат был более расположен к труду. Не более 50 тыс. - оценка приблизительная, но близкая к истине. В конце концов, она включает в себя пятьдесят тысяч и один вариант (если не считать полуросликов), так что имеет право на жизнь. По нынешним меркам, 50 000 - это очень мало, но до наступления Новых времён - более чем внушительно.

   P.S. И лишь поставив точку, воспалённый Толкином мозг допустил мысль, что речь шла о физических размерах города - его площади, высоте и т.д. Единственная характеристика, которую Толкин даёт в связи с его размерами, определяет разницу между каждым ярусом в 100 футов (ок. 30 метров), следовательно высота города (не считая башни Эктелиона) - 700 футов (ок. 213 метров). Сравнив между собой два рисунка Толкина - изображения Минас Тирита и Цитадели - Карен Уинн Фонстад соотнесла диаметр башни Эктелиона (ок. 150 футов ~ 45 метров) с диаметром первого яруса, и выдала приблизительную цифру - 3100 футов (ок. 944 метров). В экранизации диаметр первого яруса ещё больше - 3960 футов (ок. 1200 метров), т.е. больше километра!

   Если именно это подразумевал вопрошающий, то прошу простить меня, что занял отведённое место иному рассуждению (надеюсь, не менее любопытному).

Известно, что Саурон явно боялся Арагорна, считая, что он завладел Кольцом. Однако, до этого нас постоянно заверяли в том, что Кольцо никогда не предаст своего настоящего хозяина, и любые попытки завладеть им будут обречены на возвращение к истинному владельцу. Не значит ли это, что даже сам Саурон не был до конца уверен в своём творении, раз боялся, что Кольцо может предать даже Его, найдя кого-то более достойного и могущественного? И не может ли это значить, что привязанность Кольца к его создателю и правда преувеличена? В конце концов, никто окромя Исильдура и двух с половиной хоббитов больше не пытался его использовать в страхе перед неизвестно чем.

   Этот вопрос очень долго пылился на дне нашего списка. Не желая обидеть вопрошающего, я всякий раз брался за него, но не находил, что сказать. Ответ казался мне слишком простым и очевидным. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ответ и не должен быть простынёй текста. Наверное, я просто привык к простыням текста.

   Напомню одно положение, которое я тут и там подчёркивал: Саурон - доведённый до абсолюта тиран, наделённый абсолютной властью и воплотивший своё могущество в абсолютном артефакте - Кольце Всевластия. Взгляните на любого тирана, которого знала история, и вы поймёте, что всех их съедал неумолимый страх расстаться с властью. Лишь раз вкусив её во всей полноте, уже не можешь отказаться от второго укуса.

   Государственное устройство римлян строилось, до определённой поры, на идеи недопущения человека к нераздельной власти. Даже консулов - высших должностных лиц, по факту лидеров республики - всегда было двое, и правили они лишь по году. Но римляне не пережили многие века, если бы не заметили, что в тяжёлый час демократия не работает: для чрезвычайной ситуации один из консулов наделялся всей полнотой власти “во спасение Республики”. И, стоило угрозе исчезнуть, спаситель республики становился её страшнейшим врагом. Сулла, избранный однажды диктатором, не захотел отдавать титул до самой смерти. Цезарь, величайший из сынов Рима, по завершению гражданской войны пожелал и дальше возглавлять республику - единолично. Другие сыновья Рима убили Цезаря, потому что больше всего боялись прихода нового царя.

   Не все были так прозорливы, как римляне (да и те не спасли свою страну от тирании). На протяжении истории почти каждый народ породил на свет во всяком случае одного диктатора. И их опыт, богатый и разнообразный, показывает нам, что сколь благородными бы ни были их цели в начале, рано или поздно лишь один мотив остаётся в их сердце - страх расстаться с властью. Даже добрый и честный человек, случайным образом угодив на трон, вынужден будет, чтобы выжить и спасти государство, ожесточиться и стать хитрее. Но чем дольше правишь, тем больше притупляется взгляд: однажды, глядя в зеркало, правитель и сам поверит в то, что является мессией, спасителем, единственной надеждой своего народа.

   Саурон верил, в конце своего пути, что все судьбы Средиземья сходятся на нём; вероятно, он ставил себя даже выше своего недалёкого хозяина. Почему он, бог во плоти, кому подчиняется половина мира, и кому скоро подчинится другая, боялся одного единственного человека?

   Во-первых, замечу, что он и вправду боялся - об этом прямо сообщается на страницах романа, в письмах, черновиках… Казалось бы, бояться Гендальфа или Сарумана ему куда как уместнее? Их он, впрочем, вполне разумно опасался, пытаясь столкнуть между собой и постоянно держа на прицеле. Но вместо того, чтобы ставить себя наравне с майар, он противостоит человеку, пускай из благородного рода - разве это рационально?

   Дело в том, что когда речь заходит о главном страхе тирана - страхе за власть - тут нет места рациональному. Вместо того, чтобы обратить внимание на реальные донесения, проверить своего союзника Сарумана или выждать лучшего момента для атаки, он дрожит от тени Немезиды, и всюду ему видятся тревожные знамения. Сперва он узнаёт, что объявился наследник Исильдура: того самого Исильдура, обыкновенного человека, который однажды оборвал правление майа! В руках у него перекованный меч - тот самый, которым было отсечено Кольцо. Позднее его признают Королём мёртвые - самые беспристрастные из участников этих событий.

   Подобное мышление можно встретить во многих преданиях о греческих, персидских и шумерских тиранах, в сказаниях Китая и Индии. Перед своим падением тиран всегда видит страшные тени и грозные предзнаменования, ему мерещатся заговоры там, где их нет. Зачастую, страх падения и становится его причиной: вот ведь и Саурон поспешил, потому что больше всего боялся не того, что кто-то уничтожит Кольцо или что Гендальф с Саруманом пожелают им воспользоваться, а что Кольцо окажется в руках его Немезиды - Арагорна. Даже без Кольца владыка дунэдайн вызывал в нём необъяснимый, панический страх, а после битвы на Пеленноре он и вовсе убеждается в том, что Арагорн (за спиной которого стоит манипулятор Гендальф, за спиной которого стоят валар, за спиной которых стоит ZOG) не сумел бы достигнуть всего этого без помощи Кольца. Это, кстати, говорит о том, что у Кольца действительно была немалая свобода, раз даже его создатель боялся измены.

   Мог ли Арагорн и вправду воспользоваться Кольцом - вопрос спорный. Мне всё же кажется, что история Арагорна совсем не об этом, но сам факт того, что, испытав тягу к Кольцу, он сумел Его отвергнуть (что с трудом давалось даже Гендальфу и Галадриэль) - говорит многое об этом человеке, величайшем из людей, в чьих жилах есть кровь и эльфов, и майар.

   Меж тем, полотно текста и вышло.

Раз вопросы Вы любите. "Большой эльфийский вопрос и его окончательное решение". У меня сложилось впечатление, что "фракции" эльфов друг друга недолюбливают. Эльфы, не уходившие на Запад, прохладно относятся к нолдор? В то же время, в фильме (в книге такого места не помню) Трандуил отобрал у Торина меч из Гондолина со словами, что это меч выковал его народ. Лукавит? Где Трандуил и где Гондолин. Захотел меч или встать в ряд с Владыками нолдор? (часть вопроса я опущу, так он выходит за рамки единственной темы; но постараюсь ответить позднее)

   Я позволю себе совместить этот вопрос с другим, не подписанным:

Был ли расизм в Средиземье?

   В каком-то смысле, сама постановка этого вопроса отвечает на первый. Сам Толкин был свободен от множества предрассудков, что замутнили умы многих его современников. И хотя нередко критики обвиняли его в неосознанном, “латентном” расизме, выраженном на страницах “Властелина Колец”, сам Толкин довольно резко отзывался об антисемитах, расистах и всякого рода супрематистах. Возможно, благотворную роль сыграло его детство в Южной Африке; но скорее, причина тому в обыкновенных благодетелях, христианских и общечеловеческих, что были свойственну Толкину всю его жизнь.

   Однако, в описанном им мире та или иная форма ксенофобии свойственна почти каждому народу; но Толкин ли тому виной? Пожалуй, он довольно реалистичен, когда даже миролюбивые хоббиты у него на дух не переносят “чужаков”. В мире Толкина почти нет идеологического расизма - т.е. ненависти к чужой расе, культивируемой в обществе и диктующей отношения с окружающим миром. Единственный настоящий расист в Третью эпоху - это Саурон, стремящийся уничтожить эльфов и нуменорцев, и потому воспитывающий в своих подданных страх и ненависть к ним. Можно ли в данному случае называть расистами в современном смысле эльфов или людей, которые за все Три эпохи видели лишь орков-убийц, но ни разу - орков-фермеров? Орки же не только ненавидят окружающих, но и между собой пребывают в постоянной вражде: более слабых они презирают и всячески унижают, пока не встретят на своём пути орка посильнее. Особенно выделяются урук-хай, которые всех орков без разбора считают “снага” (т.е. “рабами”), и лишь себя - совершенными солдатами. Это результат многовекового существования их расы, состоящего лишь из войны и смерти.

   Нуменорцы, прибыв к берегам Средиземья, сверху-вниз смотрели на “дикарей”, населявших континент. Сперва это проявлялось в их желании быть заступниками, защитить и направить; позднее кооперация перешла в покорение. Несмотря на то, что обитатели будущего Гондора были их далёкой роднёй, нуменорцы принижали их за смуглую кожу и чужой язык. Целые культуры исчезли, смешавшись с дунэдайн или погибнув, а сами аборигены боялись и ненавидели нуменорцев, считая их морскими демонами. Позднее дунэдайн всеми силами избегали кровосмешения с иными народами, считая, что это умалит их высокую кровь, и приведёт к упадку культуры. Нежелание принимать королём Эльдакара, чей матерью была северянка, стало причиной гражданской войны, в которой, ироничным образом, и сгинул цвет дунэдайн.

   Такое отношение к себе, однако, не мешало северянам считать себя самыми чистокровными из всех аборигенов Средиземья. Они полагали, что ближе других к дунэдайн, из чего рождалось их высокомерное обращение с родичами-дунландцами, соседями-восточанами и маленьким народом другу. Восточане же, напару с южанами, подгоняемые древними обидами и речами Саурона, питали презрение к гондорцам и северянам, считая последних придворными псами Гондора. Несмотря на это, и среди южан, подвергнувшихся сильному влиянию нуменорцев, “высшим народом” считались те, в ком было больше западной крови.

   Всё это - отличный пример того, как возникает ненависть между народами, переходящая порой в то, что мы называем расизмом. Ещё один прекрасный пример - уже упомянутые дунландцы, некогда обитавшие на земле Каленардон. Когда Гондор был спасён от вторжения восточан силами рохиррим, последние получили Каленардон в вечное пользование как благодарность наместника. Образовав там королевство Рохан, рохиррим изгнали дунландцев с их древней земли, потому что считали дикарями. Представьте, что может стоять за такой пометкой в исторической хронике: народ, живший тут столетиями, бросает в спешке дома, спасая свои жизни. Одно единственное решение определяет судьбу народов: дунландцы становятся злейшими врагами Рохана, и жестоко мстят ему позднее, почти завоевав страну при короле Хельме, и помогая Саруману в конце Третьей эпохи. Каждый, кто считает мир Толкина чёрно-белым, пускай внимательно рассмотрит каждый из предложенных примеров.

   А знаете ли вы, что стало с народом други, который жил в лесах на всём протяжении от моря до Андуина? Рохиррим, народ героев и верный союзник Гондора, преследовали друэдайн, как сказано, “без особых причин”, ведь те, как и дунландцы, казались им дикарями. Уничтожение маленького народа было почти что спортом, сравнимым с охотой. Когда пыль улеглась, осталось лишь одно известное место в мире, где обитают други. Но, в отличии от дунландцев, они никогда не мстили; более того, во время Войны Кольца именно други провели рохиррим к Минас Тириту, в обход вражеского фланга. Возможно, они и не помнили уже о случившимся, хотя ведь могли лучшим образом отомстить, заведя короля и его войско в ловушку! Но они не стали, и мне кажется, что причина в самих другах. Сравните враждебную, нацеленную на войну ксенофобию между народами бывшей Югославии, ставшую причиной кровавой гражданской войны, с ксенофобией европейских колонизаторов против индейцев северной Америки: первые вырезают друг друга по старым счетам, вторые терпят лишения, но не собираются жестоко мстить.

   Все так или иначе подвержены этому, если они не святые и не идеальные. Неидеальны и эльфы, которые хоть и ближе валар, но слишком отстранены от мира. Когда многие беды человека исходят от его полной свободы, и однажды он умрёт чтобы никогда не возвращаться, то удел эльфов - быть прикованными к миру, который с каждым веков всё меньше подходит для них. Там, где мы видим поступь веков и призрак прогресса, эльфы видят угасание и тлен. Чрезвычайно одарённые от природы, они совершенствуются на протяжении вечности, пока ими не одолевает нестерпимая тоска - и тогда они уходят в страну радости. Разве они могут, даже в теории, смотреть на нас иначе, нежели отстранённо? Представьте, что эльф взглянул на вас: вы проживёте после этого долгую жизнь, а он ощутит лишь мгновение. Эльфы столетия сражались против Моргота, затем воевали с Сауроном, чтобы обезопасить в том числе и людей, но они вновь и вновь наблюдали, как люди идут по пути зла, потому что имеют истинную свободу выбора. Да, эльф может послужить тёмным делам Моргота, но лишь опосредственно, потому что сама природа эльфов противоречит союзу со злу. Вспомните любого эльфа, свершившего злодеяния - разве природа их падения не подобна падению Моргота? Как и тёмный вала, Феанор принёс в мир зло из-за своего невероятного таланта, из-за того, что способности его значительно превосходили ту роль, что ему отвели. Во многом, это относится ко всей эльфийской расе - они слишком умны, сильны, величественны статью и волей, слишком на многое способны, но! - их роль в этом мире ограничена, так так мир обещан людям. Эльфы редко переходят к открытой вражде, но они смотрят на людей с опаской и разочарованием, потому что не могут нас понять. Им не понять, что такое смерть, что такое настоящий выбор, и что значит быть между Эру и Морготом. Эльфы никогда не были между, потому что они всегда были с валар. Вечная борьба человеческой души - между Раем и Адом - им недоступна, и потому они так холодны к нам.

   Почему же подобный холодок существует и среди племён эльфов? Теория отличительности гласит, что “каждый определяет себя при помощи того, что отличает его от других в данных обстоятельствах”. Перефразируя знаменитый отрывок про женщину-психолога, отвечу так:

   Эльф-синда в окружении нолдор будет думать о себе как о синда. Эльф-синда в окружении гномов будет думать о себе как об эльфе.

Первые две фигурки, доступные для заказа — Гэндальф, Серый Пилигрим и Кольценосец Мордора. Детализированность статуэток выше всяких похвал, но и цена не малая — 350 долларов за каждую.