История Средиземья

Население Средиземья: эльфы Первой эпохи

Далее следует очередной анализ демографии Средиземья. Ранее, в одной из подборок, мы говорили о Гондоре и Рохане, а неделю назад - об Эриадоре конца Третьей эпохи. В этот раз - нечто совершенно иное: эльфийское население Первой эпохи.

Напоминаем, что вопросы присылать сюда (необходимо указать реакторский ник, если собираетесь принять участие в конкурсе).

   Осознавая природу вопроса, повторю: наши исследования никоим образом не претендуют, и не могут претендовать (за неимением широкой базы) на полную или относительно полную достоверность. Толкин почти не даёт оценок численности той или иной крупной группы. Во многом, это следует его романтической задумке - составить эпос, расфокусированный на мелочах. Его прельщало писать великолепную картину целиком (да вспомнят читавшие “Лист Ниггла”), нежели описывать её по деталям. Однако, порой даются подсказки: например, что та или иная группа была в два раза больше предыдущей. Соединив это с реальными историческими параллелями (так, в сражениях Средневековья редко принимали участие более нескольких сотен), а также связав между собой, мы надеемся получить цифры, не противоречащие здравому смыслу.

   В Первую эпоху, эльфы правили Белериандом; вплоть до Четвёртой и Пятой битв силы Моргота ограничивались лишь крайним севером. Люди, гномы и энты обитали в своих изолированных (большей частью) анклавах. Эльфийское население делилось на пришедших с Запада нолдор, обитавших тут уже тысячу лет синдар, и населявших Оссирианд нандор. Народы эти разделили Белерианд. С миграцией народов, периодами мира и запустения связана неизмеримая динамика роста населения; точно так же мы лишь приблизительно представляем себе динамику населения в средневековой Европе (напр., см. Робер Фоссье “Люди Средневековья”). Потому нами выбрана оптимальная, как нам кажется, точка хронологии - прямо перед Дагор Бреголлах и снятием Осады Ангбанда, когда эльфийские владения были на пике могущества.

Гондолин: точка отсчёта

   Сперва, нам следует выбрать точную, крупную величину: таковой будет эльфийское воинство Гондолина в Битве Бессчётных слёз. “Тургон выступил из Гондолина, и с ним шли 10 000.” Взявшись лишь за эти цифры, мы, подобно исследователям Античности и Средних веков, можем прийти к оценке всех эльфийских владений Первой эпохи. Для начала, определим общее население Гондолина. Какую пропорцию составляли в нём воители Тургона?

   Во-первых, мы допустим, что 10 000 - не все военные силы Гондолина. Здесь ситуация была отличной от, скажем, Хитлума: тот опустошил все свои резервы, и остался беззащитным после Битвы; Гондолин не желал участвовать ни в Битве, ни в Войне, к тому же кто-то оставался, чтобы сразиться во время осады города, и не повредить его мирной экономике. При этом, битва была крайне важной, и могла полностью переломить ход Войны Камней, а потому вышло на неё, очевидно, большинство. В 1917 году, после участия в катастрофической Битве на Сомме, Толкин описал Падение Гондолина (и это было рождение Средиземья как такового); по его словам, силы города делили между собой 12 военных групп, 8 из которых вышли на Битву Бессчётных слёз. Из этого следует:

          12/8 * 10 000 = 15 000 (общие силы Гондолина)

10 000 могли составить основную, ударную силу этого войска. 15 000 - число копий, готовое встать на защиту города в час величайшей нужды, нападения и осады.

   Гондолин - город-государство, окружённый не деревнями и другими городами, но разработанными земельными угодьями, размером около 250 кв.км. (по Карен Форнстад, "Атлас Средиземья"). Ограниченный со всех сторон горами, Гондолин, однако, имел население достаточное, чтобы по эльфийским меркам считаться королевством ("kingdom", что вернее перевести как "царство"). Подготовка воинов в нём играла роль куда меньшую, чем в пограничных владениях феанорингов и землях Хитлума, занятых едва ли не исключительно войной; и в то же время, Тургон жил в страхе перед ней. Какую долю населения составляло это войско?

   Проводя аналогии прежде, мы обращались к опыту скорее Средних веков, нежели Античности (позднее, взявшись за исследование Нуменора, нам поможет уже Новое время). Однако, именно греческие города-государства первыми приходят на ум, когда взираешь на расположение и особенности Гондолина. Древние Афины, как и любой полис того времени, были так же окружены пространствами сельских угодий, а основное население находилось за каменными городскими стенами. Подобно полисам, Гондолин был более урбанистским, развитым и специализированным, чем все государства того времени. С населением в 315 500 человек, Афины могли выставить 25 000 гоплитов и солдат прочих сословий (A. W. Gomme, „The Population of Ancient Athens”), что составляет 8% от общего населения. Разумеется, солдатами не могли стать рабы и иноземцы, но только полноправные граждане-мужчины. Тот факт, однако, что цифры эти относятся к периоду афинской гегемонии, не сильно их завышают: у афинян тогда был крупнейший в их истории флот, но сами они не воевали на суше (оставляя это «союзникам»), и соотношение их войска к населению почти не менялось на протяжении истории.

   Применить тот же процент к Гондолину можно, но с некоторыми оговорками: во-первых, всё население было свободным и полноправным (следовательно, процент можно поднять до, скажем, 12-13%); во-вторых, как уже сказано, взрослые эльфы уделяли жизнь далеко не только войне (вероятно, около трети взрослых мужчин держали оружие). Не считая отдельных, едва ли объяснимых моментов истории, женщины и мужчины рождаются в равном соотношении; треть взрослых мужчин, по эльфийским меркам – это около 25% всех мужчин, следовательно – всё те же 12,5% от общего населения:

          15 000 / 12,5 * 100 = 120 000

   Разумеется, процент мог отличаться, особенно если мы не учитываем какой-то очень важный, но, увы, не названный Толкином фактор. Однако, полученная цифра звучит довольно правдоподобно. Эльфийское население всегда будет уступать человеческому числом, и оценка 90 000 – 150 000 кажется наиболее вероятной.

   Далее, мы постараемся от этого числа обнаружить общее население нолдор Белерианда. Их народ подразделяется на эльфов Финголфина, Феанора и Финарфина. Силы Финголфина были особенно велики, но Финарфин не сильно им уступал: Толкин часто замечает, что после Дагор Браголлах не осталось эльфийского королевства, большего чем Нарготронд. Народ Феанора был невелик, но с ним было множество молодых, отчаянных эльфов, которых привлекал агрессивный настрой их вождя; это делало их грозной силой. Наиболее примитивным (увы, других вариантов у нас и нет) будет сказать, что народ Финголфина составлял около половины нолдор, а народы Финарфина и сыновей Феанора – по четверти каждый:

          300 000 нолдор в Белерианде, из них 150 000 у Финголфина, 75 000 у Финарфина и 75 000 у феанорингов.

   Затем, необходимо отыскать всеобщее число эльфов Белерианда; т.е., в нашем случае – определить, какую долю в нём занимали нолдор, а какую – синдар. Увы, эти подсчёты даже грубее предыдущих. Толкин многократно отмечает, что синдар превосходили нолдор числом; но насколько? Идея эта долгое время менялась: сперва нолдор были аристократией и королями синдар, сродни тому, как норманнское меньшинство правило англо-саксонской Англией.

   Взглянув на разные владения Белерианда, мы видим, что нолдор оказали на них заметное влияние; оставаясь в меньшинстве, они были достаточно многочисленны, чтобы влиять (в рамках культуры и общего развития) на своих дальних родичей, которые выступают (в результате этого сотрудничества) почти наравне с нолдор, что было невозможно до прибытия последних в Белерианд. Допустим, что нолдор составляли треть либо четверть от всех эльфов этих земель:

          0,9 – 1,2 миллиона (число синдар) и 1,2 – 1,5 миллионов (всеобщее эльфийское население)

   В любом случае, логика подсказывает величину около (или чуть больше) миллиона. Учитывая масштабы Белерианда и его многочисленных королевств, это звучит вполне убедительно. В теории, можно пойти дальше, и распределить эту цифру по самим королевствам; но пока я недостаточно уверен в том, что полученная цифра найдёт согласие у читателя, и прекрасно понимаю, что вольностей в таком подсчёте немало (хотя в уже упомянутой “The Population of Ancient Athens”, ставшей хрестоматийной, а также множестве схожих исследований, методы не менее грубые, за неимением данных). А потому, пока что мы оставим Белерианд, и не будем смотреть столь близко...

   А взглянем шире!

Эльфы всех стран - объединяйтесь!

   Уникальную в своём роде информацию даёт нам «Война Камней», один из томов «Истории Средиземья». Благодаря ей, мы знаем, что первых эльфов было 144; они подразделялись на три группы: 14, 56 и 74 эльфа. Это соотношение, как сказано, сохранялось среди эльфов всего мира и в поздние века. Мы даже знаем, кто из них отправился на Запад, а кто остался в Средиземье: все Миньяр стали народом ваньяр, половина Татьяр стали нолдор, а две трети Нэльяр стали тэлери, половина которых отправились в Аман. Из этой пропорции следует:

          14 ваньяр, 28 нолдор, 28 татьяр-авари, 28 нэльяр-авари, 20 тэлери, 26 синдар и нандор.

   Отталкиваясь всё от той же датировки (ок. 400 года П.Э.), мы можем подсчитать примерное число эльфов всего мира. Разумеется, такие вычисления не учтут до конца ни природных катастроф, ни урона от войны, какой могли понести авари далеко на востоке. Однако, лучшего нам не представится.

   Мы уже решили, что поселим 300 000 нолдор в Белерианде; но как быть с теми, кто никогда не покидал Аман? К тому же, часть эльфов вернулись, услышав Проклятие Мандоса. Сколько было тех, кто повернул назад? Явно, не большинство, и даже не половина, так как основные силы прибыли в Белерианд. 25-15%, или около того; для удобства, я предпочту 20%:

          10/8 * 300 000 = ок. 375 000 нолдор, в Амане и Белерианде
          14/28 * 375 000 = ок. 190 000 ваньяр в Амане
          20/28 * 375 000 = ок. 270 000 тэлери в Амане

   Дальнейшие вычисления могут нас заметно подвести, так как выходит, что нолдор превосходят синдар числом (что, как известно, неверно). Вероятно, время для эльфов протекало по-разному – в Амане они плодились медленнее, нежели в Белерианде. Это вполне объяснимо его «райскими» условиями – климат, могущество валар и сама святость этих мест могли замедлить течение событий и само выполнение божественного призыва («Плодитесь и размножайтесь» (С) Яхве). Вероятно (следуя известным нам биографиям эльфов), новое поколение следовало каждые 50 «древесных» лет (которые длиннее солнечных), в то время как эльфы в Средиземье (как замечает сам Толкин) рождались каждые 50 солнечных, т.е. обыкновенных лет. Это даёт объяснение следующему факту: хотя эльфы прожили в Амане тысячи солнечных лет, и должны были, следовательно, заводить детей примерно в свои 100 лет, но в семье Финвэ за всё это время было лишь четыре поколения. Население авари, вероятно, росло ещё медленнее, из-за уже упомянутых мною условий – тяжёлый климат, постоянные войны с орками, и использование их Морготом (по одной из версий) в качестве материала для экспериментов. Пока прочие эльфы, особенно эльдар, воздвигали города и строили государства, авари были рассеянным по миру лесным народом, диким в обычаях. Едва ли они были столь многочисленны, как миллионное эльфийское население Белерианда.

   50% от скорости воспроизведения эльдар – нечто, что близко к реалиям народа-изгнанника, вечно преследуемого и истребляемого. Из этого следует:

          375 000 / 1,5 = 250 000 татьяр-авари, и 250 000 нэльяр-авари

   500 000 – примерно столько авари разбрелись по Востоку Средиземья в канун Четвёртой битвы. Синдар, как уже было сказано, около 1 миллиона. Сколько было эльфов-нандор? Используя всё ту же скорость воспроизводства, что у авари (50 %), выходит около 250 000 нандор.

Заключение

   Всё это многообразие представляет собой около 2,5 миллиона эльфов во всём мире, из которых менее 1,7 миллиона нэльяр, почти 200 000 миньяр, 550 000 татьяр. Из почти двух миллионов эльдар 550 000 обитают в Амане, а ещё 1,2 миллиона в Белерианде. Ок. 700 000 эльфов обитают на востоке (авари и нандор), на момент 400 П.Э.

   На этом, наш очень приблизительный (но, надеюсь, любопытный) экскурс в демографию эльфов заканчивается; но не завершается история Первой эпохи. В следующий раз постараемся провести подобный (и подробный) разбор остальных племён Белерианда – людей, гномов и орков (может, и энты?), а там и до Нуменора недалеко, и вместе с ним ещё не затронутых нами народов Третьей эпохи. Для краткой выжимки, представляем промежуточные таблицы с результатами:

О том, почему Сталин - не Саурон, и почему Толкин - не фэнтези

Моих рассуждений тут не было чуть ли не полгода, а между тем у Каминного зала 130 подписчиков. Спасибо вам, и особенно - за вопросы и отклик. Задавая первые, вы даёте мне заниматься одним из любимых дел, и всякий раз я сам что-то новое узнаю о творении Толкина. Появляясь в комментариях, вызывая дискуссии и споры, вы доказываете, что это действительно что-то значит.

Прежде, чем вернуться к привычному формату “вопрос-полотно ответов” (или не совсем привычному; в любом случае - вопросы как всегда принимаются здесь), я решил сделать нечто совершенно другое. Формально, нижеследующий текст - это попытка ответить на два особенных вопроса. На деле, это ещё и прощупывание почвы: приемлем ли читателю такой формат.

Покончив с предисловием, обратимся к вопросам:

     1) “Мордор - это аллюзия на СССР?” - и множество иных, подобного содержания;
     2) “Что такое мифопоэзия?” - присланный глубоко мною уважаемым человеком, вопрос этот был куда длиннее, но суть его сводится к этому.

   Оказалось, что вопросы эти в моей голове парадоксальным образом связаны. Я, сколь не пытался, не смог их разделить. Лишь для удобства повествования (всё равно довольно спутанного) мы начнём с первого в списке, обратив его позднее во второй.

   Должен заметить, что тут есть два подхода. Первый - исключительно объективный, основанный на словах и заметках самого Толкина; второй же - более условный, с попыткою проследить скрытые (возможно, и от самого автора) аналогии, или, во всяком случае, заметить любопытные, но случайные совпадения. И хотя я сам предпочёл бы ограничиться первым, но читатель неизбежно подразумевает второе: на такого рода спекуляции всегда есть интерес.

   Вопрос этот, в том или ином виде, задавали Толкину при жизни достаточно часто, чтобы в очередное издание Властелина Колец он включил вынужденное предисловие. Вкратце его суть сводится к следующему: никакой связи между современными автору событиями и его произведением нет и не будет; Властелин Колец - ни в коем случае не аллегория, и аллегорий в себя, по большей части, не включает. Чтобы наглядно это доказать, Толкин предоставляет нам краткое содержание романа, каким бы тот был, окажись он основан на событиях середины двадцатого века. В письмах и иных источниках он неоднократно подчёркивает, что не срисовал Чёрную страну на востоке с Советской империи Сталина. На Востоке, как он справедливо замечает, враг находился не всегда: Древние дни омрачало владычество Моргота на Севере, на севере же располагался Ангмар; были Умбар и харадрим на Юге, то воевавшие с Гондором, то заключающие перемирия; даже Запад бывал источником зла - в священном Валиноре поднял восстание и убивал сородичей Феанор, и западная империя Нуменор (без особой помощи Врага) привела себя к Падению и посеяла в мире противоречивое наследие. Никакой зацикленности на том, чтобы ставить Врага к востоку от основных событий, у Толкина, как мы видим, нет.

   Следует понимать, что на страницах Властелина Колец Саурон предстаёт перед нами не тем сложным, разносторонним персонажем, каким он будет затем в Сильмариллионе и многочисленных сказаниях первых двух Эпох. Властелин Колец - это героический эпос, сосредоточенный не на историчности фактов, не на пересказе всего и вся, но на тернистом пути и великом подвиге героев. В былые времена, до торжества модерна, жанр диктовал соответствующую атрибутику: какой нуар без роковой женщины? Когда речь идёт о героическом, то противник предстаёт по большей части обезличенным (враждебные соседи бургундов в Песни о Нибелунгах, коих сотнями убивал Зигфрид; полчища печенегов в русских былинах), а стоящие во главе злодеи - зачастую, персонификация абстрактного или коллективного (Грендель и его мать в Беовульфе, как воплощение всего злого и противочеловеческого; дракон как воплощение людского порока и сил природы, неизбежности смерти - там же и в Песни; в последней также Атилла, а в латышском эпосе Лачплесис - Чёрный рыцарь, самый страшный среди иноземных захватчиков-немцев). Такой жанр не будет вдаваться в мотивацию и чувства врага (для этого есть иные жанры), потому что задача противника здесь - раскрыть в противостоянии добродетели героя и ценности представленной им культуры.

   Это, кстати, и ведёт к тому, почему я, как и многие исследователи Толкина, не считаю его произведения относимыми к фентези: как и всякая мифопоэзия (т.е., попросту говоря, сотворённый миф), история Средиземья и окрестностей действует по сугубо легендарным, мифологическим законам мира и повествования, не привнося слишком много из современной литературы. Задача мифа - продолжение культурной традиции, сохранение традиций в форме легенды, слепок мировоззрения целого народа. Толкин сам пишет, что мир его книг отличается от мира реального, где зачастую речь лишь о разных степенях зла (о чём, во многом, и пишут современные фантасты). Миф и мифопоэзия говорят о Добре и Зле, обращаются не к реальности, а к метафизике нашего существования, к исконным причинам и сокровенному смыслу Бытия. Мартин, Сальваторе, Уэйс и Хикмен, Джордан, Сапковский и многие другие - все они пишут наш с вами мир в фантастических декорациях, задаются вопросами власти, долга, чести, неотвратимости зла, любви и судьбы человеческой. Всё это, несомненно, очень важные вопросы, и в мифах они тоже находят своё отражение; но протагонист фентези, зачастую - антигерой, в то время как герой мифа всегда предстаёт культурным идеалом, образцом человека как такового, как величайший благодетель общества, зачастую как законотворец (Прометей, Гильгамеш, Моисей, Мухаммад и т.д.). Главный герой Властелина Колец, с точки зрения Средиземья - Арагорн, обещанный государь. Фокус на Фродо и Сэме обусловлен тем простым фактом, что именно им принадлежит авторство, но фокус это будет смещаться для гондорца (и наверняка смещался со временем) на то, что важно для его культуры/цивилизации - образе Короля.

   Не самая корректная аллегория, но всё же хочу отослать к трилогии “Хоббит” Питера Джексона - вернее к фокусу повествования. Акцент смещён с полу-детского на более соответствующий “Властелину Колец”. Почему Джексон сделал так - вопрос отдельный, но мне видится, что он не так уж далёк от истины. Дело в том, что “Хоббит” Джона Рональда Руэла Толкина, найти который вы можете в любом книжном магазине и почти каждой библиотеке города (во всяком случае, так обстоит дело в моей стране), представляет собой не оригинальный труд Бильбо, а скорее хоббичий фольклор. Бильбо лишь изложил свои приключения - так, как видел их, с определённой долей вымысла. То, что мы имеем сегодня - это история Бильбо, ушедшая в народ и пересказанная спустя многие века британским профессором лингвистики для своих детей. Опять же, я не пытаюсь сказать, что так всё и было, а пять тысяч лет назад на месте Италии был Гондор, но именно такую историко-мифологическую реальность строил вокруг своих работ Толкин. Следовательно, Джексон, сделав трилогию такой, какой она стала, опирался скорее на то, какой книга Бильбо (по сути, его мемуары) была изначально; правда, речь тогда об альтернативном Бильбо, находящимся в глубинном конфликте с Бильбо у Толкина. Но если фокус фольклорного, книжного “Хоббита” - на духе приключений и самом герое, то фокус джексоновского - на бэкграунде, на исторических событиях, окружающих героя. Баланс между двумя - штука редкая, сравнимая с “Энеидой” Вергилия или “Одиссеей” Гомера. “Хоббит” Толкина, однако, не совмещает элементов, и следовательно - не мифопоэзия; Хоббит Джексона - пытается ею быть, но теряет героя.

   Итак, культурный герой (т.е., герой, воплощающий цивилизацию) во Властелине Колец это: Арагорн - для гондорцев и людей; Фродо и Сэм - для хоббитов. Важное отличие Властелина Колец от мифов мира в том, что он заключает сразу два этих мира и уживает их вместе: в конце романа, Арагорн дарует хоббитам вечную независимость, и обязует людей не ступать в Шир без дозволения его жителей. Это - отражение самого Толкина, который сочетал в себе любовь к старой, сельской Англии (хоббиты) и при этом хранил почтенную верность королевству Великобритания (Гондор), в более широком смысле - всей европейской цивилизации. Но кроме культурного героя, есть и враг цивилизации - тот, кто угрожает ценностям и устройству нашего общества. И если у нас есть две культурные модели (хоббиты и люди Запада), то и злодеев двое - у каждого он свой.

   Почему Властелину Колец нужны и Саруман, и Саурон? Последний - это враг всеобщий, сравнимый с Люцифером в рамках романа (хотя, конечно, Люцифер Толкина - это Моргот). Но война, затеянная им, не эсхатологическая - после победы Саурона конца света не наступит. Овладев Кольцом, он сломит сопротивление (которое и до того трещало по швам), но не потрясёт основы мироздания. Конец света уже предрешён, и он состоится иначе, вне зависимости от исхода Войны Кольца, и не Саурону его начинать. Таким образом, являясь Врагом с большой буквы, Саурон, однако, не уничтожает всё на своём пути; в конце концов, целые народы жили столетиями под его властью. В этом смысле, он своего рода Атилла, Бич Божий, а орки его - монголы Чингисхана (которые казались современным тогда европейцам чем-то наподобие орков). Вероятно, в извращённом уме самого Властелина колец, он несёт Средиземью благо, и сумеет устроить на земле идеальный порядок, когда изгонит с неё прислужников валар - эльфов и дунэдайн. Не желаю создавать очевидной аналогии, но Саурон строит своего рода расистскую утопию - где будет, по его замыслу, хорошо всем, кроме тех немногих, кто принадлежит к роду королей или к эльфийской расе - их следует уничтожить во избежание. По этой, а также по ряду иных причин, под образ Саурона ложится скорее другой Великий обольститель, нежели Сталин. В конце концов, Холодная война началась лишь в последние годы написания “Властелина Колец”, и, несмотря на очевидный холодок по отношению к Стране Советов, Толкин и его семья участвовали в обоих мировых войн против Германии, а не России (которая оба раза выступала союзником Британии). Если мы и можем найти некое сходство Мордора с историческим прототипом, осознанным или нет, то это будет не Сталинская Россия (о которой британцы почти ничего и не знали тогда), а милитаристская, а затем и нацистская Германии.

   Но так как это мифопоэзия, то она работает с архетипами - первообразами. Если в фэнтези, например, Сапковского или Мартина, государства - по большей степени копии реальных средневековых держав, то в мифопоэзии Толкина, это - архетип. Гондор, являясь великой некогда, но ныне гибнущей империей, восходит не к конкретному примеру, а к целому ряду архетипичных прототипов - Египет, Рим, Византия. Фэнтези оперирует прямым заимствованием, мифопоэзия - легендарным, фольклорным их восприятием. Помните, как в русских былинах и летописях упоминается Царство Греческое, и столица его - Цареград? Да, мы знаем, что речь о Византии и Константинополе, но для славян это - образ, пример великой державы, каменные дворцы и соборы, великие армии и блистательный двор. Вот и Гондор его соседи, рохиррим, называют Каменной страной (совсем как славяне Византию), а чем дальше от границ этой страны - тем более сказочной, необыкновенной она предстаёт. Это - язык мифа.

   Кто же в этом мифе Саурон, и кто же тогда Саруман?

   Саурон - это зло для цивилизации, подобное стихии Чингисхана. Стратегия войны, затеянной Сауроном - это паровой каток, что пройдёт по Средиземью с востока на запад, сметёт всё на своём пути, и позволит Саурону покорить всех без исключения. К этой войне Саурон готовится десятилетиями, и лишь страх, что Арагорн завладеет Кольцом, вынуждает его выступить в спешке. Саурон управляет посредством страха, он запугивает и повелевает народами, словно те его рабы. Он, во многом неосознанно, следует пути своего учителя, и становится постепенно его худшим подобием.

   Саруман - злодей иного порядка. Если Саурон - враждебный человечеству тиран, готовый поработить всё живое, то Саруман - чрезвычайно одарённый обольститель, не принуждающий, а убеждающий служить ему. Пока Саурон пребывает в своей ненависти к эльфам и мечтает их уничтожить, Саруман тех просто игнорирует: он поставил на людей, ведь он прозорлив, и увядающие эльфы не обернутся ни выгодой ни преградой в мире, который перенимают люди. Планы его направлены в будущее, и Саруман ждёт, до поры до времени, бескровных плодов своего хитроумия. Когда он предстаёт перед нами на страницах романа, его план почти исполнен: Грима управляет Роханом от имени короля Теодена, а шпионы и агенты чародея сидят едва ли не в каждом поселении от Айзенгарда до Шира, готовясь к приходу новой власти. Доживи Теоден свой век в оковах старости, Грима окончательно прибрал бы к рукам страну, и дунландцы помогли бы поддерживать порядок в новом владении Сарумана (подобное уже случалось в истории Рохана при короле Хельме). Немногие противники режима были бы изгнаны или истреблены; пока Саурон готовился к войне с Гондором, Саруман бы строил из себя союзника, и подчинил бы себе, угрозами и лестью, племена и общины Эриадора. Кто бы выступил против него, когда следопыты воюют с другим врагом, а эльфам нет дела до мира? Это был бы почти бескровный захват целого региона, а немногие жертвы покажутся ему допустимой ценой.

   Какой мир бы он создал? В отличии от мира Саурона, это бы не был мир рабов; скорее, мир слуг. Умелый, талантливый манипулятор, он бы управлял народами медовыми речами и несгибаемым умом. Там, где Саурон построил бы рудник для рабского труда покорённых, Саруман возвёл бы чудо инженерной мысли, делающее всё за людей. Вместо империи рабов настало бы Царство прогресса - в худшем значении слова “прогресс”. Помните, что стало с Широм, когда Саруман завладел им - вырубленные деревья и коптящие в небо фабричные трубы? Сумей он исполнить свой план до конца, и тогда на месте городов Средиземья возникли бы города-заводы, где вместо снега падает пепел, но зато у каждого есть место в хрущёвке, талоны на бесплатную еду, и вообще - всё идёт по плану.

   Но, подобно Саурону, Саруман был вынужден поспешить. Властелин Колец начал, не скрываясь, искать свою собственность, а Гендальф привёл в исполнение замысел по её уничтожению. Взяв своего собрата в плен, Саруман бросил половину своих сил на поиск Фродо, а вторую - на покорение Рохана. То, чего можно было достигнуть со временем, приходилось достигать в спешке, и это погубило Сарумана. Мало того, что он раньше времени раскрыл своё предательство, так ещё и дал Саурону понять, что никогда не служил ему. Их союз в принципе был невозможен, и служил лишь интересам момента; а потому союз распался, Сарумана разбили на поле битвы, Саурон вскоре исчез вместе с Кольцом, а со смертью чародея завершилась большая война. Он погиб в разорённом им Шире, от руки ближайшего подручного.

   Я буду прямолинеен, когда даю свой окончательный ответ на вопрос, был ли Саурон книжной версией Сталина: нет, он не был. И если и можно хоть как-то связать “Отца народов” с романом Толкина (всё же, писался тот в годы войны и сразу после, когда СССР доминировал в Восточной Европе), то я, скрепя сердце за такую наглость, скажу, что Сталин - это Саруман. Я вовсе не утверждаю, что это имел в виду Толкин; повторюсь, он вообще был против аллюзий. Но время, в которое роман возникал, совпало со сталинским триумфом. Так или иначе, но Сталин оставил след на всей эпохе, а потому мог просочиться и в книгу; но насколько мои рассуждения верны - решать вам.

   Образ Сталина, который был известен западному наблюдателю - это образ хитреца, жестокого, но не безумного. Сталин в глазах британцев тех лет - это прагматик, готовый даже на сделку с Гитлером; это человек несгибаемой воли, способный пожертвовать миллионами жизней во имя собственного видения мира. До того, как началась Холодная война (и некоторое время после её начала), коммунизм был чрезвычайно популярен в мире, особенно среди молодёжи, студентов и богемы. Они видели фасад сталинского режима, со всеми его достижениями, с невероятным подъёмом после Гражданской войны. Им нравилась технократия Советов, их привлекал Культ науки, им был близок атеизм большевиков. Для людей, подобных Толкину - верующих, консервативных - Сталин виделся тем самым обольстителем, способным очаровать одних, пока губит других (неспроста Черчилль говорил, что вступит в союз с самим дьяволом для победы над Гитлером, явственно намекая на советского вождя). Всюду в те годы была сталинская агентура, всюду были коммунистические ячейки и подпольные газеты, провозглашавшие скорое наступление Коммунизма, свержение монархий и “ложных демократий”; сразу после войны, компартии и социалисты по всему миру одерживали убедительные, пусть и недолговечные победы на выборах. Подобно Саруману, Сталин вступил в трагикомичный союз с конкурентом, и дожидался, когда план его принесёт плоды. Только вот реальность, увы, печальнее вымысла: обольститель и впрямь оказался хитрее. Сперва он позволил врагу прихватить едва ли не всю Европу, а затем кинулся её освобождать, не жалея несчастные жизни ради расширения социалистического лагеря. Как и Саруман, Сталин всегда старался действовать под маской лучших побуждений, закона и порядка, процветания и прогресса. Как и Саруман, он представляет собой совершенно особую категорию “меньшего зла” - зла индустриализации, добровольного порабощения, лжи. Моя страна, согласно официальной версии тех лет, вошла в состав СССР в результате добровольного волеизъявления народа; о том, что проходило оно под дулами танков, сразу после многочисленных арестов и убийств - дело неважное, когда речь о всеобщем благе, о котором Сталин с Саруманом так пеклись. Точно так же, как республики Прибалтики, Рохан должен был “добровольно” войти в подчинение Саруману после смерти короля. Если в чём-то “Властелин колец” и является чистым фэнтези (т.е., “фантазией”), то это в том, что лишь в фантазиях люди подобные Сталину не одерживают верх. В отличие от мира легенды, где идеалом являются доблесть, честь и традиция, современный мир рукоплещет своим маленьким диктатором, тиранам и лжецам, политикам и знаменитостям, врагам традиции, семьи и культуры.

   И чтобы сохранить эти ценности, на смену мифу в наши дни способна прийти мифопоэзия.

Первые эльфы, пробудившиеся у залива Куивиэнен: Энель, Энелиэ, Татиэ, Тата, Имин и Иминиэ. 

Толкин написал подробную историю о пробуждении эльфов, названную Куивиэньярна(часть эссе «Квенди и эльдар», 11ый том Истории Средиземья). Вкратце легенда примерно такова:

Тела первых квенди были из "плоти Арды" и спали они "во чреве Земном" под зеленым дерном. По замыслу Эру, каждый из эльфов лежал рядом со своим суженым супругом/супругой. Когда пришло время, первыми проснулись эльфы Имин, Тата и Энель (именно в таком порядке; впоследствии их имена стали числитеными первый, второй и третий). Первое, что они увидели, были зведы, второе - спавшие рядом предназначеннын им жены, которых они тут же решили разбудить. Поэтому первое, что увидели первые эльфийские женщины, были их мужья.

Какое-то время первые шесть квенди жили вместе, придумали множество слов и в конце концов покинули зеленую лощину, где пробудились и отправились в путешествие.

По дороге им встретились 6, 9 и 12 пар эльфов.  Первые 6 пар Имин объявил своими спутниками, т.к. он был старшим из троицы. Следующие найденные 9 пар достались Тате, а последующие 12 пар - Энелю. Таким образом, всего собралось 60 эльфов и какое-то время они жили вместе и продолжали познавать окружающий мир и развивать речь. 

Но вскоре они вновь отправились в путь. Имин заметил, что каждый раз они находят все большее число эльфов и подумал: "Я самый старший, но у меня меньше всего спутников. Пожалуй, на этот раз я оставлю за собой последний выбор."

Вскоре они вышли к ельнику на склоне холма и встретили там 18 пар эльфов. На этот раз Имин сказал, что уступает свой черед и тогда Тата объявил новых 36 эльфов своими спутниками. И были они высокими, сильными и темноволосыми, и от них в последующем произошли многие из нолдор. 

Продолжив свое путешествие, они вышли к озеру, где у скалы с водопадом купались новые эльфы. На этот раз их было 24 пары пары, и хотя они еще не придумали речь, они пели песнь без слов. Имин, думая, что в следующий раз они встретят еще больше эльфов, вновь уступил свой черед. И тогда Энель объявил новонайденных 48 эльфов своими спутниками. Теперь уже 144 эльфа жили на берегу озера долгое время, пока разум и речь их не объединились. 

Но когда Имин сказал: "Пришло время вновь отправиться в путь и найти новых эльфов", многие были вполне довольны положением вещей и не откликнулись на его призыв. Тогда Имин, Иминие и двенадцать их спутников отправились в долгое путешесвие по землям вблизи озера, около которого проснулось большинство эльфов, и которое получило название Куивиэнен ("воды Пробуждения"). Но не нашли они больше себе спутников, на этом и завершается Легенда о Первых эльфах.

Так сложилось, что Спутников Имина, от которых пошли Ваниар, было 14, Спутников Таты (от которых пошли Нолдор) всего было 56, а Спутников Энеля (предшественников Телери и Линдар) - 74.

Поскольку все эльфы были найдены в группах, численность которых была кратна 12, их система счисления была двенадцатиричной,, а 144 на долгое время оставалось наибольшим известным им числом.  

Карты Средиземья II. Очертания мира

В предыдущий раз, объектом нашего разговора послужили карты, связанные с “Властелином Колец” - те, что созданы самим Толкином, либо те, создание которых он инспирировал. Логичным продолжением было бы рассказать о подобных картах “Хоббита” и “Сильмариллиона”. Однако, логики от меня ждите.

Вместо этого, мы вернёмся в самое начало - к раннему Легендариуму, каким он был до “Властелина Колец”. В этой связи, для многих будет необходима периодизация творчества - в моём, несколько вольном исполнении. (Заметка: если соберусь и составлю толковый путеводитель, то именно с этого и начну).

          I) 1917 - 1925. В военном госпитале Толкин начинает “Книгу Утраченных преданий”. Согласно его задумке, он воссоздаст “мифологию для Англии”, повествующую о происхождении английской истории и культуры (подобно тому, как греческий миф “предшествует” истории Греции). Героем книги является средневековый моряк Эльфвин (“Друг эльфов”), который пересекает океан и случайно обнаруживает Прямой путь к стране эльфов. Там, на острове Эрессеа они рассказывают ему о Богах, балрогах и орках, о Нарготронде и падении Гондолина.

          II) 1925 - 1937. В 1926 году Толкин завершает “Наброски мифологии” - первый “Сильмариллион”, состоящий из 28 страниц. Это был огромный шаг от “мифологии для Англии” к самостоятельному мифу. В 1930 году Толкин пишет “Квента Нолдоринва” - единственную законченную версию “Сильмариллиона”. В это же время она работает над многими малыми историями - поэмой о Берене и Лютиэн, аллитерационной историей о детях Хурина и т.д. В 1937 году опубликован “Хоббит” - история, изначально не связанная с Легендариумом, но впитавшая из него многие детали.

          III) 1937 - 1950ые. В это время Толкин пишет свой самый прославленный труд - “Властелин Колец” - который, однако, считал лишь продолжением “Сильмариллиона”. К началу пятидесятых годов происходит становление зрелого Легендариума, формируются классические квэнья и синдарин, а история приобретает знакомый нам вид. В это же время продолжается работа над “Сильмариллионом”, а “Хоббит” переписан, чтобы соответствовать “Властелину Колец”.

          IV) 1950ые - 1973. В поздний период Толкин прилагает немалые усилия к тому, чтобы составить окончательную версию “Сильмариллиона”, не противоречащую “Властелину Колец”, и в поисках решения пишет великое множество эссе и малых историй. Пожалуй, это самый плодотворный этап. Ближе к концу своей жизни, Толкин полностью пересматривает космологию, начинает вновь переписывать “Хоббита” (в стилистике “Властелина Колец”), и, по сути, пишет Легендариум с начала (примерно так же я пишу эти посты). Он успевает лишь подготовить основу; Кристофер, готовя “Сильмариллион” к публикации, отверг эти позднейшие правки отца, и предпочёл версию времён “Властелина Колец”.

   Карты, о которых мы поговорим сегодня, относятся к первым двум периодам - между собою связанным, но очень разным. Надеюсь, очевидные противоречия не смутят моего читателя: между “Книгой Утраченных преданий” и ранним “Сильмариллионом” пролегает великая разница - но это всё ещё части одного Легендариума.

1.Первейшая из карт

   Именно так (“The earliest map”) названо первое изображение мира, который позднее будет назван Амбар (напомню, что Арда - это Солнечная система, Амбар - Земля, а Средиземье - Афроевразия). Оригинальный набросок хранится в архивах семьи, в то время как доступный нам рисунок - репродукция Кристофера. Её я сопровождаю собственной скорой картой большего разрешения (все дальнейшие карты также будут дублированы, в виду возраста оригиналов). И да не сложится у вас впечатление, что мы рассматриваем скетч на салфетке, но на долгие годы вперёд это единственное дошедшее до нас изображение континентов Амбара.

Илл. 1 "The Earliest Map", Кристофер Толкин

Илл. 2 "Первейшая из карт"

Илл. 3 "I Vene Kemen", Джон Толкин

3. Амбарканта (I, II, III)

   В конце двадцатых-начале тридцатых Толкин создаёт первые версии “Сильмариллиона”, и вместе с ним - первую карту Белерианда. Однако, о ней я расскажу я расскажу отдельно; ведь в то же самое время возникает эссе Амбарканта, “Очертания мира” - трактат, созданный эльфийским мудрецом Румилем, повествующий нам о космологии и географии, какой те были известны эльфам.

   Это - срединный период Легендариума, близкий к “Властелину Колец”, но всё ещё архаичный, с множеством устаревших и ошибочных имён. Однако, картина мира, описанная Амбаркантой, осталась почти неизменной до самой смерти Толкина. Это - важнейший источник об устройстве мира из доступных нам. С Амбаркантой связаны пять карт, созданных Толкином, и одна, созданная его сыном; последние три, однако, я на этот раз опущу, поскольку они уже включены в иное обсуждение.

   Первые две карты (или, как зовёт их Кристофер, “диаграммы”), выполняют ту же роль, что и “Мировая ладья” - показать расположение Земли в космическом пространстве. Диаграммы I и II изображают Арду в одном и том же состоянии - до Изменения мира в конце Второй эпохи, - но в разном положении. На диаграмме I Арда показана с запада на восток, на диаграмме II - с севера на юг.

Илл. 5 "Ambarkanta Diagram I", Джон Толкин

Илл. 6 "Ambarkanta Diagram II", Джон Толкин

Илл. 7 "Диаграмма I"

Илл. 8 "Диаграмма II"

Илл. 9 "Ambarkanta Diagram III", Джон Толкин

Илл. 10 "Диаграмма III"

   Такой, в общих чертах, предстаёт эволюция ардианской космологии. Пока что я опущу вопрос о звёздном небе, а также не стану говорить о географии контенентов древней толкиновской Земли; для этого уже подготовлен следующий рассказ.

   Всё так же присылайте вопросы (должен сказать, они не перестают меня по-хорошему удивлять), и не покидайте наш Каминный зал. Надеюсь, он вам по нраву.

Сегодня подборка довольно сарумано-тематическая: попытался взять несколько вопросов, которые уже давно ждут своей очереди (кстати, очередь тут). Спасибо, что вы с нами.

     - Кто такие южане, массово нахлынувшие в Бри?

     - Что за полу-орки и гоблино-люди служили Саруману?

     - Почему Гендальф сразу не отыскал Голлума? Почему Голлум не отправился в Шир? (конкурс)

     - Мог ли "Роверандом" как-то повлиять на "Властелин колец"? (конкурс)

Причины и предпосылки перехода Сарумана на сторону Саурона.

   Автор прислал два вопроса за раз: вместе с вышеобозначенным был интерес о “иерархии гномов”. Не уверен, что о последнем мне есть что сказать, однако, если автор вопросов мне то позволит, я позднее объединю его со смежными.

   Наиболее полно повод к падению Сарумана описан Толкином в тех черновиках, что составили “Неоконченные сказания”, а именно раздел “Поиски Кольца” (“О Гендальфе, Сарумане и Шире”); часть черновиков вошла в опубликованный “Сильмариллион”. Как известно моему читателю, истари, в числе пяти, явились в Средиземье в образе старых волшебников, чтобы, мудростью и своей “магией”, помогать народам Средиземья в борьбе с Сауроном. Они избрали себе тела людей, чтобы намеренно ограничить свою силу: в отличие от Саурона, они не должны были раскрывать своё могущество и стремиться к власти.  Вместе с человеческим телом, они подверглись немалым (для ангельского создания) трудностям: познали голод, усталость, радость и печаль, и, что особенно важно - возможность умереть. Как нам известно по истории Гендальфа, истари действительно умирает от смертельных ран, и лишь вмешательство Илуватара, “перехватившего” душу мага, вернуло его в оболочке более свободной и могущественной; Саурону и Саруману в спасении будет отказано, отчего их навеки ослабленные души станут тенями, прикованными к земле.

   Миссия истари была осознанным риском валар. С одной стороны, как создания немалых знаний и могущества, майар могли стать богами среди людей (что и провернул Саурон); с другой, земная оболочка и земные чувства открывали сердца истари мотивам, которые так часто приводят к падению людей - что особенно справедливо, когда сокрытое могущество по-настоящему велико. Так. будучи величайшим, “превосходящим в мощи”, пал, в жажде раскрыть себя, Моргот. Из истари величайшим (по статусу и силе) был Курумо - Саруман из легенд людей. Сферой его знаний, как ученика Аулэ (каким был и Саурон), были Кольца власти - волшебные артефакты, в которых создатель своим мастерством заключал великую силу: и чем выше было мастерство, тем больше Кольцо усиливало своего носителя. Допускаю, что корни падения крылись уже здесь. Саруман, зная о судьбе величайшего кольценосца - Саурона, - намеренно изучал всё, что мог отыскать о природе Колец ещё до своего прихода в Средиземье. И хотя Толкин определённо говорит, что сперва у Сарумана были благие мотивы, но бездна, как известно, часто смотрит на тебя в ответ.

   Из всех магов, кроме лишь Гендальфа, все так или иначе провалили свою задачу. Вопрос вызывает судьба Синих магов, ибо Толкин так  и не решил, смогли ли они спасти от Саурона Восток, или же сами стали правителями в тех землях. Однако, сама эта тенденция - верный знак того, сколь призрачным с самого начало было всё предприятие. Саруман первые полторы тысячи лет провёл вместе с Синими магами на Востоке, куда, по их убеждению, вели следы Саурона. Однако, когда тень поднялась над Дол Гулдуром, маг вернулся, и провёл ещё некоторое время в архивах Минас Тирита, где, вероятно, и узнал о том, что в башне Ортханк может скрываться забытый палантир. С дозволения наместника Гондора и роханского короля, он стал хозяином Айзенгарда, где продолжил свои изыскания.

   Однако, кроме новых владений, Саруман обнаружил на западе Средиземья, к своему неудовольствию, Гендальфа, ставшего тогда живой легендой среди эльфов, людей, гномов и хоббитов; особенное раздражение у Сарумана вызывали последние. Он искренне полагал, что лучше других служит общему делу тем, что изучает оружие Врага, а в Гендальфе видел лишь нелепого бродягу, который, не сделав ничего на благо миру, остаётся этим миром любим. Саруман, превосходивший Гендальфа в полномочиях и доступной ему силе, завидовал, совершенно пушкинской завистью Сальери, властью (именно властью, как полагал Саруман!) над сердцами. Саруман, обладатель чарующего голоса, всё чаще использовал его чрезмерно, создавая вокруг себя некое подобие двора. Он всё чаще вёл себя заносчиво с Гендальфом, и показательно пренебрегал его словами и советами; хотя на самом деле, он внимательно запоминал каждую деталь, подозревая, что Гендальф скрывает что-то от Совета.

   Как и всякое низкое чувство, зависть Сарумана не лишена комизма. Гендальф всё чаще появлялся, раскуривая хоббичий табак, а о самих хоббитов отзывался с великим восторгом. Саруман, подозрительный к такому вниманию, сам отправился в Шир в образе седого старика, и путешествовал по нему до тех пор, пока не знал в мельчайших подробностях всю округу, каждый холм, и всякое место, достойное внимания. Однако, пусть и не выведав, что Гендальф скрывает от него в этой стране, Саруман из любопытства прикупил себе табака - и, вероятно, в некоторой степени на него подсел.

   Он курил скрытно, стараясь, чтобы никто - особенно Гендальф! - об этом не узнал. Больше всего он боялся, что иные будут смеяться над ним, решив, что тот, завидуя Гендальфу, подражает ему в привычках - разве не прекрасное знание человеческой психологии проявляет здесь Толкин? Как бы то ни было, Саруман наладил тайную торговлю с Широм, закупая (вероятно, через своих союзников) табак у фермеров. Однако, Гендальф всё равно обо всём прознал.

   В это время (ещё до событий, описанных в “Хоббите”), Саруман находит на след Кольца. Изучив множество манускриптов, которыми был богат Ортханк, он узнаёт каждую деталь о последнем дне Исильдура, и определяет точное место в течении Андуина, где тот утратил Кольцо. Зависть к Гендальфу порождает в нём недоверие: даже в его частом молчании он находит свидетельство заговора. Наблюдая, как Гендальф близок к эльфам, Саруман сближается с людьми. Со временем он делает естественный вывод - Гендальф сам ищет Кольцо, а из этого следует, что Саруман должен (ко всеобщему благу) разыскать его первым.

   Всякий раз, когда Белый совет обращает внимание на район сарумановых поисков, волшебник противится действиям. Так, он отказывает Гендальфу в атаке на Дол Гулдур, уверенный, что тот лишь желает подобраться к Андуину: заговорщик и в других видит заговорщиков. На том собрании между волшебниками происходит стычка: Саруман отчитывает Гендальфа за то, что тот курит, пока говорят другие. Гендальф же, подозревая нездоровый интерес Сарумана, после короткой перепалки, пускает несколько дымных колец в его сторону: очевидный намёк, сыгравший роковую роль. Гендальф, с одной стороны, лишь предупредил Сарумана, что всем известный его усилия по поиску Кольца; Саруман же решил, что ему брошен вызов. И хотя Гендальф до последнего не верил в измену Сарумана, списывая всё на ревность, он решился проверить собственные догадки о Кольце.

   Следует ли говорить, что когда Кольцо обнаружило себя в Шире, Саруман, ослеплённый завистью и гордыней, убедил себя в том, что Гендальф с самого начала скрывал Кольцо у хоббитов. Уверенный, что против него уже давно играют свою партию Гендальф и эльфы, он делает смелый шаг, и посредством Радагаста, заманивает Гендальфа в ловушку, а свою башню превращает в твердыню. С этого момента, чувствуя себя обманутым, он решает играть в открытую, и, воспользовавшись палантиром, заключает союз с Сауроном.

   Возвращаясь к вопросу, следует уточнить, что Саруман никогда не был верен своему союзу. С самого начала он обратился к врагу, поскольку был убеждён, что против него уже давно ведёт борьбу альянс Гендальфа. Он, завистливый и не желающий уступать, уподоблялся, с одной стороны, совершенно незначительным чертам Гендальфа (образ, власть над сердцами, табак), и, с другой, уподоблял его себе. Все свои мотивы, желания и страхи он переносил на конкурента. Единственным способом борьбы против сильного врага он видел лишь союз с другим врагом, пусть и временный.

   Все отношения Сарумана с Сауроном сводились к тому, чтобы те общим ударом сломили два сильнейших государства запада - Рохан и Гондор, которые, будучи атакованы по отдельности, неизбежно бы объединились: Гондор не мог прийти на помощь Рохану, скованный по своим восточным границам, а Рохан не мог явиться в Гондор, ослабленный, а затем (в теории) подчинённый Саруманом. Сам волшебник уделил бы это время тому, чтобы сковать движения Братства (что ему несколько раз удалось) и выхватить у него Кольцо (что почти было сделано). Однако, побег Фродо и Сэма, и последовавшее за этим поражение в Рохане, привело к первому краху Сарумана. Саурон, подозревавший Сарумана в скрытых мотивах, был так напуган хоббитами в Айзенгарде, что отправил к твердыне одного из назгул, чтобы проверить, не захватил ли тот Кольцо. Можете представить себе, какой это был стресс даже для майа. А ведь он ещё не догадывался, что скоро узнает о возвращении Короля… Сильнейшим оружием против Саурона, как не странно, был страх, вынуждавший его к поспешным решениям.

   Пленённый в Ортханке, Саруман подготовил новый план - но то был не план великого волшебника, сравнимый с возвращениями Саурона, а обыкновенная месть. Он окончил свою земную жизнь не так, как подобает майя - убитый собственным слугой, сгорбленный, лишённый власти и посоха. Однако, его история в контексте Легендариума очень показательна, так как он представляет собой наиболее человечный пример зла. Его падение совершенно понятно и, к сожалению, имеет немало примеров в истории. Талантливый, чрезвычайно умный, но подверженный зависти и гордыни - именно он, а не Саурон, как мне видится, настоящий антагонист “Властелина Колец”. Ибо если Тёмный властелин - пример падения ангела, то Саруман, пусть и существо того же порядка, слишком уж человечен. И его тяга к “прогрессу”, который на деле - дым фабрик, и его вера в свою непогрешимость, которое так часто сопровождает засидевшихся во власти - так актуально, не правда ли?